Литературный критик и поэт Георгий Квантришвили любит вспоминать про Ивана Второва, недавно он напомнил что у него в 2022 году — юбилей — 250-летие со дня рождения. Что любопытно – этого городничего Самары начала XIX века не очень любят при новых порядках, а вдруг кому-то в голову придет сравнивать его с нынешними и делать аналогии. Поэтому и предлагают сегодня выбирать лучшего городничего из таких фигур как Сысуев, Лиманский, Тархов (Лапушкина вообще не котируется).
Наверное еще из-за этого и стоит про Ивана Второва на официальных краеведческих ресурсах сегодня даже не половина правды, а какая-то крайняя плоть от обрезания – кугузые остатки той информации, которую вытаскивали про него авторы позднего советского периода.
Еще бы – градоначальник из низов (безобразие значит даже тогда социальный лифт работал больше чем сегодня), призывал к милосердию к пленным французам (сегодня официальная пропаганда Европу ненавидит, хотя там живут детишки и внуки наших «неприкасаемых»), сочувствовал декабристам (в наши дни они почти иноагенты), дружил с Пушкиным – этот поэт тоже не очень в чести. Более того, Второв спасал книги от церковной цензуры – по нынешним временам это вообще почти статья УК…
Вот и стараются нынешние краеведы официально пропагандистского пошиба, замазывать тот неформальный портрет Ивана Второва, который был создан в Куйбышеве еще в начале 1980 годов.
Но у блога есть возможность такой портрет выложить без купюр, специально для того, чтобы читатели сравнивали этого человека энциклопедического масштаба, возглавлявшего Самару с той шелупонью, которая руководит нашим мегаполисом сегодня.
Материал будет печататься с продолжением потому что очень большой.
Г. Костин История одного портрета Куйбышев 1984
Это история жизни одного человека, жившего в Самаре очень давно, почти двести лет назад. Но прежде чем рассказать ее, нам надо познакомиться с другим человеком, нашим современником: две эти жизни удивительным образом соединились два столетия спустя. Благодаря одной мы подробнее узнали другую, но и та, первая, неожиданно и сильно высветила эту. Однако обо всем по порядку.
…Пятнадцать лет назад я работал в молодежной газете. Помнится, это было время, когда много и шумно обсуждалась проблема свободного времени — только-только в наш быт вошли такие привычные теперь два выходных, и неожиданно встал вопрос: что с ними делать. Беседа с куйбышевским инженером Александром Константиновичем Ширмановым, которую я записал по заданию редакции, так и называлась: «Как «убить» свободное время?»
Дело в том, что Александр Константинович был страстным книголюбом, книги он собирал с самого детства, и к тому времени в его библиотеке скопилось множество редких изданий. Конечно, в Куйбышеве были и другие книголюбы, и выбор пал на Ширманова в известной мере случайно. Но это оказался как раз тот случай, который называют счастливым. Позже я еще встречался с Александром Константиновичем, писал о нем и его увлечении. Ширманов и сам время от времени выступал в печати, и вот теперь, три года спустя после его смерти, обстоятельства снова свели меня с его книгами. Но только теперь стало ясно, что это было не просто увлечение, не довольно распространенная страсть коллекционера, а главное Дело всей его жизни. И Дело это далеко выходило за пределы частного, обретало, без преувеличения, значение государственное.
Но тогда, в сентябре 1967 года, это было обычное редакционное задание. Мы — я и наш фотограф Леша Агеев — позвонили в квартиру старого дома по улице Ленинградской, рядом с гарнизонным универмагом, немного порождали и оказались наконец у Александра Константиновича;
Человека, полвека собирающего книги, невольно представляешь в квартире, под завязку набитой толстыми Домами. Поэтому мы испытали некоторую неловкость, когда познакомившись с Александром Константиновичем и бегло оглядевшись по сторонам, не обнаружили ни одной книжной полки. Общие фразы к тому времени были сказаны, и разговор оборвался.
Неожиданно взгляд наткнулся на небольшой портрет ^пожилого, с высоким лбом и длинными седыми волосами мужчины, стоявший на столе. —
— Ваш родственник? — вежливо поинтересовались мы.
— Почти, — улыбнулся Александр Константинович. — Это портрет Ивана Алексеевича Второва, самарского городничего и судьи. Но об этом позже. Сначала, если хотите, я расскажу, почему этот городничий стал мне «почти родственником»… И. А. Второе, — продолжал Ширманов, — был одним из образованнейших людей Самары, да, я думаю, и тогдашней Российской империи. Он провел в Самаре 35 лет, в самом конце XVIII — начале XIX века. Это был необычный городничий. Достаточно сказать, что в своем доме он хранил список радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву» — вольность, каравшаяся ссылкой в Сибирь. Был лично знаком с Пушкиным, Карамзиным, Дмитриевым, некоторыми декабристами (в том числе с Рылеевым). Более того, когда декабристское восстание было подавлено, а- его участники наказаны, Второе нашел. в себе «дерзость» встретиться с декабристами, проходившими по этапу через Самару.
— А «сблизили» меня с Второвым, — сказал- Александр Константинович, — его дневники. Около полугода я занимался их расшифровкой, а всего потратил на Второва почти девять. лет. За такой срок действительно можно почувствовать ^себя родственником. Кстати, расшифрованные мною дневники пересняты теперь на микропленку и отправлены в областной архив, а копия доклада отослана в Центральное общество охраны памятников культуры.
В этот день в доме Александра Константиновича мы увидели много удивительных книг. Оказалось, что хранятся они отдельно от остальных, тоже хотя и редки», но менее «заслуженных». Встав из-за стола, Александр Константинович прошел в другой конец комнаты и отдернул занавеску — в стеку была вделана книжная полка, затем кивнул на шкаф и огромный сундук. —К сожалению, приходится держать здесь, не хватает месте,
В этот день в доме Александра Константиновича мы увидели много удивительных книг. Оказалось, что хранятся они отдельно от остальных, тоже хотя и редки», но менее «заслуженных». Встав из-за стола, Александр Константинович прошел в другой конец комнаты и отдернул занавеску — в стеку была вделана книжная полка, затем кивнул на шкаф и огромный сундук.
—К сожалению, приходится держать здесь, не хватает места,
И на стол легли Руководство по ораторскому искусству – издано в Кракове в 1575 году Риторика и Российская грамматика Ломоносова – по этим книгам учились первые поколения русских интеллигентов, именно в этой «Грамматике» приведено ставшее теперь хрестоматийным высказывание Ломоносова о русском языке. Думы Рылеева 1825 это уже рукописное издание, единственное типографское было тут же конфисковано и запрещено. «Полярная звездам издаваемая Герценом в Лондоне, «Николаевская Россия»» маркиза де Кюстина О ней сказал Герцен в 1843 году: «Без сомнения, это — самая замечательная и умная книга написанная о России иностранцем».
— Ну да всего не покажешь, — засмеялся Александр Константинович, глядя на заваленный книгами стол. — Ведь я начал их собирать юношей, почти мальчиком. И накопление шло, как говорится, соответственно возрасту. Сначала увлекался приключенческой литературой — Жюль Верн> Хоггарт, Стивенсон, Майн Рид. Позже, уже будучи студентом, перекинулся на философию и поэзию. Так появились Кант, Гегель, Фейербах, Огюст Конт, Пушкин, Бодлер и т. д. Еще позже заинтересовался античной литературой, а самое позднее и, пожалуй, самое сильное увлечение — русская литература и книги по истории России. Так называемая россика — описание России иностранцами, мемуарная литература.
Правда, ни одно из этих направлений никогда не исключало остальных, и поэтому мое собрание носит общекультурный характер. У меня есть прижизненные издания Державина, Жуковского, Пушкина, Гоголя, Одоевского, Языкова, Дмитриева, Карамзина, Ломоносова, Новикова и других. Россика представлена трудами Олеария, Бойлена, Стрейса, Флетчера, Марко Поло и многих других.
— И вы прочли все эти книги? — не удержавшись, спросили мы
— Конечно, — слегка удивился Александр Константинович.— Ведь я уже говорил; они накапливались постепенно.
И вот Александра Константиновича не стало. До последнего времени не оставлял он своей работы, но истинный масштаб ее возможно стало установить только после его смерти. Конечно, огромное богатство — оставшаяся библиотека не собирательство которой ушло более полувека созидательного, подвижнического труда- Многие книги в ней, как уже говорилось, уникальны или крайне редки.
Но есть еще одна часть наследства, которая кажется не менее, а может, и более значительной. Это личный архив Александра Константиновича: черновики и беловые записи перелисанные от руки документы, факты, записки, воспоминания современников о его родном городе. Когда вдова и постоянный помощник Александра Костантиновича Антонина Нккифоровна Ширманова разбирала этот архив, она обнаружила более пятидесяти больших тетрадей, заполненных плотным каллиграфическим почерком Александра Константиновича. Сорок пять лет он скрупулезно, буквально по крохам собирал все мемориалы по истории родной ему Самары. Его внимание привлекали самые разные детали исторического прошлого городе, всех значительных событий, происходивших в нем за 400 лет. Бунт Степана Разина и восстание декабристов, первая мировая воина и революция И917 года — вот основные вехи; через призму которых пропускал Александр Константинович собранные им факты. Но, может быть, самое главное — это разысканные им люди города Самары, живые свидетели и участники отечественной истории. Добросовестнейший исследователь и великий труженик, Александр Константинович никогда не оставлял без проверки, без тщательной проверки ни одного факта, ни одной фамилии. Он вел переписку со всеми книгохранилищами страны, обменивался информацией со многими музеями Москвы, Ленинграда, Риги, Минска, Воронежа и т. д. Горы писем, запросов, ответов…
Среди этого архива — дневник Ивана Алексеевича Второ-ва, над которым почти десять лет работал Ширманов. В толстой коричневой тетради в клеточку, заполненной, ‘как всегда, аккуратным почерком Александра Константиновича, не весь дневник, а только, как сказано в заголовке, «Извлечения из дневника». Чуть ниже помечено: «Разбор записей выполнен А. Ширмановым».
Однако уже в предисловии к «Дневнику» Ширманов пишет* «Упомянутое в подзаголовке слово «разбор» не совсем точно отражает характер работы, проведенной над рукописью (дневником) И. А. Второва, т. к. особенности его почерка, архаизмы, а главное, встречающиеся повсюду сокращения слов и прямая зашифровка имен собственных инициалами… дают право… применить слово… дешифрование»..
Это и понятно, так как И. А. Второе вел дневник только для себя, внося в него свои личные переживания, и опубликование его, надо думать, не входило в планы автора.
И далее: «При подборе извлечений отдавалось предпочтение тем записям, которые в той или иной степени касаются Самары… Дневник И. А. Второва является, пожалуй, единственным документом, отражающим с такой полнотой жизнь уездного города Самары в конце XVIII — начале XIX вена».
Заметим здесь, что, вероятно, это и единственное живое свидетельство. Областной архив располагает, конечно, сохранившимися документами, фиксирующими жизнь Самары на всем ее протяжении. Но в ранней истории городе это преимущественно сухие, действительно архивные и к тому же разрозненные свидетельства, констатирующие те или иные события. Вот почему дневник И. А. Второва, человека, долгие годы занимавшего в городе большие государственные должности, к тому же, несомненно, литературно одаренного и неординарного по духовным и нравственным своим качествам, представляет особенный интерес. В нем — живая история, то есть история, пропущенная через личность незаурядного человека. К тому же через два почти века дневник этот попал в руки другого неординарного человека, нашего современника, тоже жителя Самары, столь же глубоко интересовавшегося литературой, историей и прошлым родного города.
Эта нечаянно подстроенная историей встреча и дала нам теперь документ, который справедливо считать литературной историей, или литературным краеведением. Мы, в свою очередь, выбрали лишь некоторые места из этого дневника — и потому, что ограничены объемом, и потому, что места эти больше знакомы юному читателю по изучаемой им в школе истории. Комментарий, которым сопровождаются эти извлечения, по мере возможности тоже заимствован у Александра Константиновича Ширманова — взят из других его «записей, публикаций куйбышевских газет, из бесед его о журналистами, Итак, первая запись, помеченная 18 августа 1793 года, а…Меня разбудили рано, я встал и увидел Самару. Сердце мое затрепетало.
— Подайте мне платье, гребень и прочее! — сказал я и начал одеваться.
Матушка, сестра и милая Т. И. сели в лодку и поплыли к берегу. При четырех выстрелах пристали.
Прямо с берега пошел я к моему судье — Андрею Филатовичу Чеканову. Он обласкал меня, сказывал, что весьма рад, меня дождавшись… Между разговоров пересказывал о делах, показывал сам какие-то выписки… Раздирает мое сердце. Я сокрушаюсь, видя, что все это принадлежит до меня…
Квартиру отвели мне у Чеканова. Отсель был у Катерины Васильевны. Виделся со всеми. Оттоль пошел к Стромилову, а по возвращении виделся с Т. И., любезной нашей спутницей… Опять зашел к Андрею Филатовичу. Написал к моим любезным учителям. После обеда был у Стромилова. Весь день веселости было более, нежели унылости». 29 августа 1793 года.
А поутру был у городничего. Заходил» к Андрею Филатовичу, однако уже не застал его. Оттоль прошел в суд и желал было идти к обедне, однако меня посадили с делом. Велели приходить и после обеда. Вот скорбь!
После обеда зашел к Алекс. Алекс. Сахарову, виделся с ним и изливал мою тоску. От него пошел в суд и сидел до ночи допрашивал одного мужика».
2 сентября 1793 года Сегодня ввечеру пришед из суде, начел я писать письмо к моему другу Ник. Матв. Давеча в полдни принялся после обеда за «Московский журнал и начал читать первое письмо русского путешественника Расставание его применил я к себе, чувствовал то жат и лакал» особливо тронули меня слове: «прошедшее есть сон и тень! Где те часы, в которые так хорошо бывало моему сердцу?» Больше не читал, а зарыдал и упал не постель. Долго билось мое сердце; всхлипывая, наконец я перестал плакать и стал размышлять о прошедших днях моей жизни»
5 сентября 1793 года.
«Сегодня первый еще рез в моей жизни был я в штатском [мундире и при шлаге.
Поутру был у Андр. Фил. и с ним вместе зашли к Ч. У него сидели. От обедни прошли с прочими к городничему* Пили водку и ели пирог… После обеда я был у Ермолова. Доволен его лаской, смотрел и удивлялся его искусству в делении разных штук из орехов. Он мне подарил одну корзинку. От него были у Григорова, а лотом у Сахарова, пробовали ружье.
Вечером были у меня Егор Петров и Сахаров. Я читал им «Лизу», но они остались нечувствительны, даже не дослушали. День прошел так. Жаль, жаль лишь время!»
8 сентября 1793 года.
«…После обеда, вскоре, для рассеяния слабости и скуки пошел я к Сахарову и с ним согласились ехать в поле с ружьями. Итак, я был за Самарой рекой. Видал опять те любезные мне места, которые веселили и утешали меня в юности* Видал и опять наслаждался с прежним удовольствием… Почти все время нашей бытности на охоте шел дождь. Ввечеру не закате солнца он перестал. Вдруг показалось из-за облаков солнце и осветило луге, озера и кусты.- Прекрасное зрелище! Я редко видел такое и редко ощущал такую приятность в зрении. Противу закатывавшегося солнца явилась радуга, во всей полности полукруга. Мы стояли посреди радуги и смотрели, Как на какие-то ворота. Друг мой тоже восхищался, хотя не привык замечать и размышлять о таких красотах природы. Он говорил мне, что первый рез от роду так видит и так восхищается».
15 сентября 1793 года.
«По выходе из суда заходили ко мне, по просьбе моей, Андр. Фил., Смольков и Григоров на пирог. Смотрели слегка мои книги и рисунки. Первый взял к себе географию и атлас.
После обеда я принимался к продолжению начатых стихов моих в Симбирске.
Сидели вечером в суде вместе с Андр. Фил. Тоска и горесть владели мной от забот по должности».
17 сентября 17 года.
После обеда, был у городничего Григория Алексеевича. Принят был весьма ласково и угощен обыкновенно. Он показывал мне собираемые им камни и прочие натуральные редкости. Между разговоров простых дошли до книг и я узнал сколь мало о них имеет он понятия. Я читал некоторые пьесы из его книг, и казалось, он доволен был моим чтением». 1
Тут, вероятно, время сделать небольшое отступление и кое-что объяснить читателю.
И. А. Второву исполнился 21 год, когда он в середине августа 1793 года прибыл из Симбирска в Самару, и это, как ясно из «Дневника», был не первый его приезд сюда. Помните, А. К. Ширманов, рассказывая о Второве, заметил, что это был «необычный городничий». Слова эти относятся больше к «позднему» Второву, 20-40-х годов XIX века. Но и в том Второве, которого мы застаем в начале его «Дневника», тоже немало необычного. Во-первых, он не был потомственным дворянином, а в то время и вообще не имел дворянского звания. Свое детство Второв провел а Самаре, и уже в 1784 году, то есть в возрасте всего 12 лет, работал здесь в качестве подканцеляриста уездного суда. А попросту говоря, был мальчиком на побегушках. Что это было за время, легко представить по «первым же относящимся к 1793 году записям в «Дневнике», касающимся теперешней его службы в том же суде. 21-летний Второв всегда говорит о ней с неприязнью и даже со страхом 5— так живы еще, очевидно, картины прежней его, детской службы там. Прямое и резкое осуждение нравов тогдашней государственной службы мы найдем в «Дневнике» чуть позже, когда сам Второв будет «а должности», но и на эти первые свидетельства стоит обратить внимание — они оставлены чистым и, легко заметить, чувствительным молодым человеком.
Вообще молодой Второв с трудом вписывался в тогдашнее самарское общество, и причина тут все та же: несовпадение духовных интересов, поисков нравственной опоры. Юный Второв много читал, уже тогда у него была, по-видимому, солидная библиотека (в зрелые годы она составляла более двух тысяч томов), но, как видно, литература не принадлежала к числу любимых занятиГ тогдашнего общества — во всяком случае знаменитая «Бедная Лиза» Карамзина, помещенная, как раз в «Московском журнале» за 1793 год, не вызвала у его знакомых, которым он читал ее, никаких эмоций.
Кстати, о знакомых Второве. То и дело встречающиеся на страницах «Дневника» имена и фамилии большей частью принадлежат сослуживцам Ивана Алексеевича или верхушке тогдашнего самарского общества. Например, Андрей Филатович Чеканов — судья уездного суда, непосредственный начальник Второва, , Сахаров – член суда, Стромилов — помещик, Григоров – подпоручик, позднее заседатель земского суда, Пономарев — первый торговец книгами в Самаре и т. д. Встречайся среди них и имена, которые как бы продолжались в истории Самары. Так, 27 ноября 1793 года Второе записывает в своем «Дневнике»: «После обеда был у Меня Николай Львович. Мы рассматривали с ним стихи С. И. Читали мою о них рецензию, разговаривали о стихотворстве и способности к оному.
Николай Львович — это Н. Л. Хардин, друг детства Второва и дед А. Н. Хардина, присяжного поверенного Самарского окружного суда; у которого помощником работал В. И. Ульянов (Ленин). Вот как, оказывается, причудливо переплеталась история.
Позже в «Дневнике» часто будет повторяться имя Григория Николаевича Струкова, начальника и приятеля Второва по Илецкому соляному правлению, должность в котором он получил в 20-х годах XIX века. Сын Григория Николаевича был тем знаменитым купцом, которому принадлежал не менее знаменитый Струковский сад в Самаре.
И множество других имен можно было бы комментировать подобным образом. Поразительно, но факт: только в приложении к «Дневнику» И. А. Второва Ширмановым перечислено 476 жителей Самары, с которыми так или иначе знаком был Второе. Естественно, всех их в той или иной мере знал и Александр Константинович. Даже теперь, в наш шумный и многолюдный век, мало кто может похвастаться столькими знакомыми. А ведь в тогдашней Самаре едва было тысяч двадцать населения, — выходит, Ширманов зацепил своими исследованиями по крайней мере одного из пятидесяти тогдашних самарцев!
Но вернемся к Ивану Алексеевичу Второву. Вот несколько выписок? из его «Дневника», относящихся к тому же времени и характеризующих как интересы и образ мыслей самого Второва, так и нравы самарского общества.
25 сентября 1793 года.
«Весь день прошел без пользы. Я ничего не делал кроме гуляния. Поутру только почитал немного книгу.
Обедал у стряпчего вместе с Алашеевым и Самойловым, а оттоль пошли все к Алашееву, все мои компаньоны. Здесь стараются только сократить время и как-нибудь, только бы пролетело оно тщетно. Всегда одно только увлечение: пить и играть в карты. Я привык уже к сим упражнениям. За книгой становится мне скучно; часто бываю в их беседах и подражаю разным тщетам.
Кто может управить путь мой, кроме бога и собственного разума? Лестные суеты мира да наши страсти заглушают сего наставника, остается просить бога к укреплению себя. Но ах!
Ни одного раза в жизни моей не стоял в церкви во время службы с сокрушением сердца и-чувством, должным христианину; никогда не молился перед богом без рассеяния моих мыслей в разные стороны».
26 Сентября 1793 года.
«…Зашел в лавку к Пономареву, взял У него три книги и пришел на квартиру, где уже и был, не выходя никуда, занимался чтением то «Очищения разума», то «Утренним часом» и пр. и думал, как бы расположить себе часами в науках упражняться».
24 января 1794 года.
«Сегодня читал я указ сенатский, по секрету, о книге, под заглавием «Трагедия. Вадим Новгородский», сочинения Княжнина, которым велено у всех осмотреть оную книгу и ежели кто не объявит о ней, а после окажется у кого, то с тем поступлено будет по законам строго. Приписано, что в оной книге помещены дерзкие слова, могущие возмутить спокойствие гражданское, относительно до правительства и царей. Чудно!»
13 февраля 1794 года.
Поутру я был у Андр. Филатовича и у Самойлова, потом смотрел привезенные книги (в лавке Пономарева) и тут пожимал плечами, услышав, что здешняя инквизиция запретила продавать оные… Увидясь сначала с благочинным попом, известным уже мне ханжой и зараженным высоким о себе мнением отцом Н., говорил ему дружески, что это напрасно не дозволять продавать оные и что должно бы более приохочивать людей к распространению просвещения, но он… с усмешкой отошел от меня, сказав только, что имеет предписание, и тут доказал глубину своего невежества и подлости в виду меня: отозвав мужика, шептал ему что-то на ухо, а потом вслух сказал: «явись к нам непременно». Думать надобно, что тайные слова его были не что иное, как подлая просьба мзды или злословия на меня, за мое старание.
Вскоре потом встречается мне глава духовенства — протопоп А. М. и предлагает мне сам о данном уже знать, что я защищаю книготорговца. Я свидетельствую ему то же, что и первому ханже, но сей… говорит мне с учтивостью и с солдатским прибавлением титла:
- Ваше благородие! Мы не запрещаем ему продавать, а только требуем свидетельства, нет ли противозаконных и проч. книг.
- Это можно рассмотреть у него, а не то, чтобы он к вам со всем товаром являлся.
После, увидясь с книготорговцем, не велел я ему ничего им давать, а в противном случае, чтобы он просил городничего, которым уже позволено ему продавать.
Наконец узнал я, что защищения мои были для него не без пользы.
— После обеда я сторговал и купил выгодно у него 7 книг за 6 руб. 75 коп. Самые лучшие из всех — «Созерцание природы» Боннета».
К этим записям, достаточно выразительным самим по себе, нужны разве что два замечания. Трагедия Я. Б. Княжнина (1724—1791) «Вадим Новгородский» была конфискована н сожжена как «содержащая республиканские тенденции».
Сочинения же естествоиспытателя и философа Шарля Бойне (1720—1793) «Созерцание природы» в двух томах было издано в Амстердаме в 1764—1765 годах. Второв приобрел издание на французском языке.
Пропустим, однако, несколько лет, тем более что они мало что изменили в судьбе Второва. Пылкий и чувствительный молодой человек, раздираемый между стремлением к совершенству и скукой общества, в котором оказался, он постоянно ощущал это противоречие, страдал от него и тяготился обыденностью самарской жизни. Книги, чтение, робкие занятия сочинительством — вот единственное, что увлекало его. Уволившись от должности, Второв уехал путешествовать. Он побывал в Симбирске, Казани, Ставрополе и вернулся в Самару только 11797 году в качестве заседателя нижнего земского суда.
Но и теперь мало что изменилось в общем его настроении.
В 1805 году Второву исполнилось 32 года, самарское дворянство выбрало его — не дворянина — на должность судьи. Вот что писал он в это время своему приятелю С. И. Колюбякину. «Мало ли было у меня планов, замыслов и предположений! Я все откладывал до завтра, а завтра — рассеяние, послезавтра — другое препятствие, потом новый план- Авось успею: я еще молод! Наконец оглянулся и вспомнил, что мне уже за 30 лет…
Вы спрашиваете, получаю ли я и читаю ли «Вестник Европы»! Да, на нынешний год я получаю газеты, два вестника — «Европы» и «Северный», «Московский курьер» и «Новости литературы». Должен сказать тебе о моих занятиях: утренние и вечерние часы посвящены у меня исполнению должности по службе, которой ныне обременен я: рыться в юридических бумагах, рассматривать и читать подьяческие крючки, развязывать узлы (правда, не Гордиевы), порожденные ябедой, или определять судьбу подобных мне людей. Казалось бы, это не по склонности моей, но я уже несколько привык к тому поневоле.
Со вступления моего в должность я успел решить (в три месяца) около 30 дел, а впереди еще ужасные горы: у нас есть дела такие жирные, что, производясь более 10 лет, растолстели в поларшина.
Не зною, могу ли я выдержать трехлетний срок здешнего заключения, особенно если встретятся неприятности от начальства за несоблюдение канцелярских обрядов. Вы знаете, каково переносить зто невинному, который основывает дела свои на чистой совести…
От головоломных дел есть у меня и свободные минуты в будни, а праздники все мои. Я читаю журналы, книги и меж тем перевожу известную вам книгу, сочинения г. Коцебу, но только для себя.
Сверх того, у меня есть питомец, бедный сирота, сын умершего винного пристава Емульева, Иван. Я развиваю юные чувства его, замечаю нравственность и приучаю к наукам.
Вот мои занятия в здешней пустыне! На три года я простился с картами и со всеми удовольствиями большого света; желаю Вам утешаться ими.
Впрочем, я в совершенном почти уединении; лучшие собеседники мои — книги».
Со второй половины 1812 года до второй половины 1814 года, то есть целых два года, Второв занимал сразу три должности: кроме своей, так сказать, законной, судейской, — городническую и должность уездного предводителя дворянства (заметим — не будучи все еще дворянином). Это редкое и странное положение объясняется крайним недостатком в людях, испытываемым в то время: шла Отечественная война 1812 года. Великие ее события задели и тихий, отдаленный край Среднего Поволжья.
Только 9 сентября, находясь в Ставрополе, узнал Второв о вторжении Наполеона в пределы России. Вот что он записал о 1812 годе в своем «Дневнике»:
—Наступил несчастный 1812 год. В начале его каждую ночь мы любовались прекрасной звездой с длинным хвостом. Почти все жители Самары предвещали какое-то общее несчастье, как обыкновенно всегда, с самой древности, пугали людей появляющиеся кометы; и когда исполнялись их предвещания, то верили; так и теперь случилось.
…Не более полугода прошло, как мне поручили еще городническую должность, а самарского городничего перевели в другой город, итак, мне прибавилось заботы и трудов невыносимых. При полиции прежде была в ведении городничего инвалидная команда, которая, после того, причислена ко внутренней страже и управлялась гарнизонным офицером, нимало не завися от городничего. Квартального надзирателя не было, а десятских, человек восемь из стариков или мальчиков, по очереди присылала городская дума, и те жили по своим домам или квартирам.
окончание завтра
Браво!!! Интереснейшие сведения. Что-то свежее из истории Самары. Спасибо! Ждём продолжения.