Самара: на могилах вузов, людей и философии

интеллигенция уходила в небытие целыми семьями

Недавний конец Самарской гуманитарной академии — это не просто закрытие вуза через который прошли тысячи студентов, сейчас боюсь, как бы обломки этого развала не погребли и память тех людей, жизнь которых была тесно связана с самым ярким периодом жизни Академии конца 1990 — начала 2000 годов.

Молодой философ Алексей Карпеев — один из таких людей, метеором проскользнувший и по моей жизни.

…Это было что-то несусветное — Алексей попросил выступить меня свидетелем на его свадьбе и очень хотел, чтобы у меня случился хоть кратковременный роман со свидетельницей — тогда ходила байка, что если у этих людей заискрит, то брак будет долговечным. Других холостых друзей у него не было.

Я пришел на свадьбу в ресторан «Театральный» и понял, что искры не будет — свидетельница была выше меня сантиметров на 15. Потом, уже года через четыре такие мелочи, как рост и разница в возрасте (+_) меня смущать перестали, но в самом конце Советского Союза, а свадьба молодого философа Алексея Карпеева и филолога Любы Черных прошла именно тогда, на мне еще лежало множество табу.

Вот тут в «Театральном», когда стало понятно, что интрижка отменяются, стал куражится — в отсутствие тамады я поднимал гостей и одновременно с тостами «Горько» предлагал пить за будущую российскую демократию и модного в ту пору Александра Солженицына. Зачем и почему я это делал — одному Богу известно, но было заметно, как мои тосты вызывали улыбки у папы невесты. Через несколько дней узнал, что отец Любы — выпускник Куйбышевского пединститута, заместитель начальника отдела областного управления внутренних дел подполковник милиции Юрий Черных. Главный комиссар политуправления УВД Самарской области. На свадьбе он понятно был в гражданском, поэтому я понятия не имел перед кем речь держу.

Наверное поэтому, когда нам сегодня говорят, что старая советская милиция была совершенно отличной от того, что представляет сегодня та же Росгвардия абсолютно согласен с этой мыслью, в большинстве своем она была плотью того же советского народа — не все менты хотели вписываться в рынок. Мы долго спорили с Юрием Макаровичем, но была заметна его отстраненность от темы большой политики, в отличие от нас он хорошо знал ее теневую сторону, подходящую со стороны цеховиков и криминального капитала.

Правда в тот момент и старший брат самого Алексея Карпеева служил в Комитете Государственной Безопасности в городе Тольятти, но уже перед самым концом СССР этот чекист не выдержал надвигающегося развала — суицид — не все советские гэбэшники были морально готовы идти работать в службы безопасности российских олигархов или выстраивать отношения с миром криминала, но об этих людях сегодня история, как правило, умалчивает. Мы даже статистики не знаем, что происходило внутри КГБ перед концом Союза и кто из настоящих чекистов не вписался в рынок…. Для семьи Карпеевых, где каждый член — мать, отец, дедушка, бабушка, тетки, братья – был представителем коренной интеллигенции: библиотекари, врачи, доктора, где в книжных шкафах хранились переплетенные журналы «Новый мир» — гибель старшего сына стала непоправимой трагедией…

Возвращаясь же к Алексею Карпееву  и Любе Черных, скажу, что все было как в каком-то сумасшедшем вальсе, сам их роман по протекции Михаила Федорова, дружившего с любиной мамой, ухаживание за невестой, когда Леша специально нашел шпагу, чтобы подавать с нее цветы — все эти романтические истории я выслушивал десятки раз, благо мы жили в соседних домах на Мориса Тореза. А еще было много философского инакомыслия и просто чистой философии — выпускник филологического фака КГУ не захотел довольствоваться ролью сотрудника литературного музея Алексея Толстого, хотя вбил в голову всем своим знакомым и друзьям, что в этом доме уважать надо Наталью Крандиевскую — жену великого писателя, а не самого Алексея Николаевича, забывшего ее в блокадном Ленинграде, хотя сама она ради этого брака на время оставила литературу.

После свадьбы, второй день которой проходил на просеках, на даче, я несколько раз заходил в однокомнатную квартиру молодоженов на ул. Первомайской и видел там типичную картину семьи, состоящей из двух гуманитариев — кухню заваленную кастрюлями с пригоревшими кашами, горы грязных тарелок, разбитые шифоньеры, двери с болтающимися ручками. Полная богема. Родители ни с той, ни с другой стороны вмешиваться в дела молодых не хотели, вот они и жили как Бог на душу положит. Без отвертки в руках и губки на кухне.

А потом в этот дом пришла беда — в мае 1994 года у Юрия Макаровича вернувшегося в Самару из зоны ингушско-осетинского вооруженного конфликта по официальной версии отказало сердце, по неофициальной — с ним разобрались, когда он шел с дачи по ул. Ново-Садовой на остановку трамвая. До кровавой мясорубки в Чечне подполковник не дожил. В 52 года ушел не просто человек в милицейский погонах, но и писатель, не одобрявший, но хотя бы понимавший своего зятя, как творец творца. Его творчество не опубликовано и осталось в рабочем столе, как и стихи его зятя присутствующие сегодня в чьих-то литературных архивах, частично выложенные в сети, но по большей части  неопубликованные….

Через несколько лет и Люба с Алексеем разлетелись по своим орбитам, а у него после жесточайшего стресса начался «звездный час» в Самарской гуманитарной академии, во время которого он стал активным прихожанином Храма Пресвятого Сердца Иисуса католического костела Самары, и, как потом писал о нем его коллеги, «читал  самые трудные и неустоявшиеся курсы – философскую антропологию, историю средневековой философии, философию религии, эстетику, … всегда первым соглашался что-либо дополнительное сделать – дать статью, выступить на семинаре, вести занятия в философской школе для старшеклассников». «Его просто обожали студенты-режиссеры педуниверситета за философские лекции! Он … ювелирно обходился без чугунных форм пустого словоизвержения, … вводил в смысл, … был просто потрясающе добросовестен и трудолюбив».

В чем сильно повезло Алексею — он творил в доинтернетное время, когда люди читали и обсуждали книги и статьи, а слово еще несло смысл, сейчас после обвала папира, даже не знаю как бы он себя чувствовал.

Алексей, сам живший практически в нищете, подбирал на улицах каких-то чудовищно неухоженных дворняг, а еще он пробивал дорогу самарской гуманитарной мысли на Запад — в 1998 году он послал в Рим на конкурс молодых философов свою работу на тему «Онтологические проблемы экологических оснований морали и права» и получил медаль, и приз. Пять дней он был в Риме, таская в кармане этот бархатный синий футляр с медалью Сенеки. Сейчас когда вузовские чиновники по АХЧ, заказывают для себя диссертации по философии, чтобы соответствовать статусу, о подобном даже помыслить нельзя.

А еще было много-много неопубликованного Алексеем, в том числе по религии и его неизбывная тоска по тому что нет детей, он вытаскивал меня из дома и мы ходили по каким-то его знакомым, с которыми он безнадежно пытался  создать новую семью. И тогда взрывалась креативная сублимация.

Сейчас оглядываясь на то время из времени сегодняшнего даже не понимаю, как воцерквленная православная ректор Академии, прагматичная Воронина могла с такой любовью и бережностью относится к католику — неофиту Карпееву? Подумать только еще недавно в России была такая веротерпимость!

Хотя ушел из жизни Алексей по обряду своего любимого философа Эвальда Ильенкова, на даче, в первый день лета 2004 года, через два года после смерти отца — такого крепкого мужика -шестидесятника, не вылезавшего из сибирских экспедиций но поскольку в доинтернетную эру мало кто знал такие подробности про Ильенкова, то пошла гулять легенда, что имел место последний ритуал самурая. Через год после Леши оборвалась жизнь и Любы, болезнь сожрала ее за несколько месяцев, а до этого свела счеты с жизнью ее мама. Две русские семьи ушли с земли целиком и полностью.

За что обидно мне сегодня — так это за то, что память об Алексее Карпееве зафиксирована только на страницах философского портала Самары, а философы России все глубже и глубже погружаются в невостребованное ни о чем. Их некогда благородный напиток для ума за последние годы до того разбодяжили купленными диссертациями по гуманитарным наукам, что его просто перестали подавать на стол.

Хотя сам Леша в свои 39 лет так и не успел защититься.